Карло Боссоли

 Да отчего же только искусства и только русского? Тут проглядывает ранний Эзоп: эпитетом «русское» Шкловский наверняка ослаблял подразумевавшееся «советское», а существительным «искусство» - всю «культуру». Под феномен тысяченожки подпадало все духовное. Не знаю, как переживал это двадцатилетний Гончаров в пору своего вхутемасовского студенчества. Но в 30-е годы и позднее,- свидетельствую как соучастник,- это было вечной темой его бунтарства за материнским столом на Мясницкой, за семейным столом в Глинищевском, а потом на Страстном бульваре и в несчетных спорах-разговорах где придется - лишь бы среди единоверцев.

Однако же только сейчас, рассказывая о нем, я соображаю, что Андрей никогда не пускался в прямое политическое негодование. Он словно дал себе когда-то зарок молчания на разные там партийно-государственные предметы, чреватые неизвестно чем. то есть как раз совершенно точно известно, чем именно чреватые! И его домашняя взрывчатая строптивость, по крайней мере на моей памяти, никогда не бывала историософической, а только эстетической. (С прибавлением к бедам искусства еще и бедственных сложностей жизни в искусстве.) Думаю, тот зарок политмолчания был семейным уроком с детства: Мария Алексеевна и «папа-Сережа» тоже его не нарушали.