Отказ от мировой премии

Компенсацией Пастернаку за исторгнутый отказ от мировой премии: надо же было ему, ошельмованному, на что-то жить. Вопрос о переводах был решен на уровне достаточно высоком, чтобы уже ни от кого публикаторской смелости не требовалось.

Ясно, что Андрей это знал тогда - в отличие от меня - и потому так легко рассмеялся моему порывистому звонку. И все-таки: «это - не телефонный разговор!» И все-таки - безотчетное, всем знакомое, натренированное чувство возможной опасности. Повторяю, повторяю, повторяю: господи, изобретательный ты наш, как же пугливо мы жили-были на свете!

И это не облыжное «мы». Когда бы нам, как в Евангелии, было предложено забросать камнями блудницу - по праву безгрешных! - она уцелела бы, как в Евангелии, без единого ушиба: нынче, как и тогда, две тысячи лет назад, не нашлось бы имеющего право прицелиться.

Среди всяческих достоинств такого талантливого и такого неуступчивого в гравюре и живописи Андрея Гончарова одной добродетели не было и в помине: общественной строптивости. Домашняя - за дружеским столом - на садовой скамейке - в глуши мастерской - бывала она у него, как у всех нас, якобинского накала. Его угнетало беспрерывное командование искусством. Да еще невежественное! От него, от первого, еще в юности, гораздо раньше, чем прочел глазами, услышал я притчу Виктора Шкловского о тысяченожке. Андрей повторял ее в разных версиях, то сокращая, то удлиняя, но равно негодуя. И мне сейчас подумалось, что правильней всего взять да и отыскать на книжной полке первоисточник.