Карло Боссоли

Исполненная безнадежности фигура Достоевского в углу гостиничной каморки. Справа вверху - висящий в пустоте топор-секира - почти над головой несчастного. Слева - тоже почти над головой - женская фигура, как воплощенное ожидание беды. А чуть левее - источник беды: табло рулетки - то самое табло, что перерисовал нам Андрей из «Солнца России». Тонкий штрих. Безукоризненно экономный рисунок. Трагическая неумолимость открытого пространства перед вышагивающим по каморке Достоевским, куда ему на самом деле не шагнуть - разве что под разящий удар судьбы.

На оборотной стороне пальмовой дощечки - сохранившиеся пробы какого-то другого несостоявшегося изображения. И уцелевшая во всех переездах, перестановках, прикосновениях - сколько их случилось за полвека! - дата дарственной Андрея: «март 32 г.». Мне исполнилось тогда восемнадцать.

(Говаривали, между прочим, о скуповатости Гончарова. Но та пальмовая гравюра, два живописных холста - пейзаж в Ильинском и мой поясной портрет, подписные оттиски с мрачно-замечательных гравюр к пастернаковскому переводу «Гамлета» и еще разное другое, что дарил он мне с живейшей охотой, право же, все это разрушает для меня формулу скуповатости. Скажу: просто у него не было замашек транжира, как их не бывает, по моему наблюдению, у людей искусства, связанного с ремеслом, ибо хлеб дается им тяжелым трудом без внешних гарантий успеха.)