Карло Боссоли

По психологическому закону-выверту социальной предусмотрительности всё разгоравшиеся было расспросы о прежних литературно - художественно - философических бдениях под эгидой Марии Алексеевны и «папы-Сережи» быстро затухали в анекдотических несущественностях. Но все равно - жила в мясницких пенатах атмосфера замечательно стойкой связи времен. Той - гамлетовской, которой полагалось бы быть давно распавшейся. Она ведь действительно распадалась - с нашей же собственной помощью очарованных энтузиастов безоглядной новизны во всем. Но вот обнаруживалось, что тянули иных из нас еще и другие очарования. И цепь времен, хоть и провисала, как на цепных мостах, но не рвалась: звенья были крепкими! Андрей являл собою, быть может, крепчайшее. Однако не крепче материнского звена. И потому в этом рассказе - еще и еще о Марии Алексеевне. Это ведь и о нем.

Не знал и не знаю о ней ничего надежно анкетного. Но что бы ни лежало в подноготной ее стародавнего воспитания, а в музыке ее разговорной повадки и московской - хочется сказать московитовой - речи неизменно звучала нота избранности: не сословного, а человеческого аристократизма.

Даже в том, как она непрерывно курила укороченные папироски дешевого «Норда» (после войны патриотически переименованного в «Север»), внимание засекало грацию повелительной женственности. В тонко-костистых пальцах откинутой руки очередная папироска всякий раз выглядела так, точно радовалась своей судьбе - быть выкуренной под этой лампой этим затяжным дыханием.