Карло Боссоли

Андрей без промедлений перечертил табло на рыжий лист миллиметровки. Мы ему помогали, не догадываясь, что, в отличие от нас, бездельников, он нуждался в рулеточном табло для дела - не для игры.

А у нас завелась за фанерной полупрозрачностью Лешиной комнаты-пенала бессонная достоевщина нищего азарта - иногда до первых мясницких трамваев. Мы уже не были школьниками, но не стали еще студентами-стипендиатами. Деньги у нас бывали либо отколовшиеся от старших братьев, либо нечаянно заработанные: то черчением, то газетной заметкой, то мускульной работенкой. Сменяясь в доходной роли банкодержателя- крупье, мы согнутыми в совочек ладонями - вместо классической лопатки - сдвигали к себе медяки и серебро с редкими бумажками-рублевками. А когда за полночь неудержимо зарывались, вроде бы всерьез писали друг дружке долговые листочки - на сто или на двадцать тысяч рублей, что не имело значения, даже для самых богатых из нас, уже немало печатавшихся Яры Смелякова и Исая Рахтанова да запамятовавшихся студентов-графиков из учеников Андрея. Мы похохатывали над той инфляцией, однако не без бледной нервности: азарт оставался азартом по переживанию!

Нет, не дивидендами или банкротствами навсегда поместилась в душе та юношеская рулетка, а с нею вместе и первые в жизни пульки за круглым столом у балконной двери. И я догадываюсь, о чем все скрипит и скрипит чуть приоткрытая по осени дверь с ненакинутым крючком. Что-то в ней было от уэллсовской зеленой калитки в незнаемое инобытие.