Иван Павлович Ювачёв

Чудачества и даже тики как-то удивительно гармонично входили в облик, и я не сомневаюсь, что были необходимы для творчества. Он держался всегда абсолютно естественно, несмотря на нервные подергивания; он просто не мог быть иным. Больше, чем кто-либо из людей, которых мне довелось близко знать, Хармс был одарен тем, что можно было бы назвать чувством формы. Он знал точную меру во всем и умел мгновенно отличить хорошее от дурного. Он обладал безошибочным вкусом, одинаково проявлявшимся и в мелочах, и в крупном, от одежды и манеры держаться до сложнейших вопросов мировоззрения или суждений о жизни и искусстве.

Впрочем, на общем фоне эпохи джентльменство Даниила Ивановича могло (и должно было) выглядеть только чудачеством.

Чтобы не заставлять читателя слишком долго медлить у входа в коммунальную квартиру тридцатых годов, прибавлю лишь, что жили в ней, кроме Даниила Ивановича и его жены, еще его сестра со своей семьей и старый отец, Иван Павлович Ювачёв, человек, по-видимому, даровитый и своеобразный, с не совсем обычной судьбой: морской офицер, ставший народовольцем, впоследствии раскаявшийся, состоявший когда-то в переписке со Львом Толстым и под конец ставший истово православным 9.

Были в этой квартире, конечно, и посторонние жильцы, не имевшие никакого отношения к семье Ювачёвых. За стеной комнаты, занимаемой Даниилом Ивановичем, вечно стонала и причитала какая-то старуха.

Вряд ли следует думать, что религиозность Хармса представляла собой дань семейной традиции. Мне трудно судить, существовала ли духовная близость между Даниилом Ивановичем и его отцом. Народовольческое прошлое Ивана Павловича несколько шокировало его сына. Но кое-какое сходство в стиле мышления у них, должно быть, все-таки было.