Даниил Иванович Ювачёв

В атмосфере мальчики быстро становились взрослыми. Жизнь преподносила им внушительные уроки. Такие категории, как юношеская непосредственность, наивность или доверчивость, бесследно выветривались из психологии моего поколения. В двадцать пять лет у нас был опыт поживших сорокалетних людей.

Но все-таки жизнь продолжалась, даже в те годы. Мы знакомились друг с другом, встречались и дружили, несмотря ни на что.

В те годы я отовсюду слышал о Хармсе.

Его близко знали левые художники, с которыми я дружил: филоновки Т. Н. Глебова и А. И. Порет и тогда еще совсем молодые ученики Малевича Н. М. Суетин 3 и А. А. Лепорская.

От них я услышал, что Хармс вовсе не иностранец, не скандинав и не англичанин, и не прибалтийский немец, а беспримесно русский - Даниил Иванович Ювачёв. О том, что означает его псевдоним, теперь возникли различные домыслы, может быть, в самом деле, от английского слова «harms» - скорби, печали. Ничего определенного я не знаю и не хочу гадать. Сам Даниил Иванович никогда об этом не говорил.

О нем ходили какие-то странные рассказы.

Однажды в Госиздате, на шестом этаже, он со спокойным лицом, никому не сказав ни слова, вышел в окно по узкому карнизу и вернулся в другое окно.

Говорили, что он вообще с чудачеством: например, изводил управдома тем, что каждый день по-новому пишет на дверях свою фамилию - то Хармс, то Чармс, то Гаармс, то еще как-нибудь иначе.

Всех поражало, что он носит трость и котелок (иные думали - цилиндр; в те годы разница между этими формами шляп уже не всем была известна). Весь облик Даниила Ивановича, его манеры и даже одежда воспринимались как вызов нивелирующему стилю времени.