Карло Боссоли

Характерна мусатовская привязанность к отражениям и отблескам. В «Весне» усадебный сад погружен в вечернюю тень, однако в его глубине возникает свечение - горящая в закатных лучах стена, на которую падает тень от ели. Правее тени стена утрачивает материальность, превращаясь в неопределенное золотое сияние, и как раз туда и обращаются взоры проходящей по саду дамы. Не сама вечерняя заря, а ее лучи на стене далекого дома, не голубое летнее небо вокруг высящихся над водоемом деревьев, а его отражение на дремлющей водной глади. Мусатовские картины начала 1900-х годов как будто чурались и глуби воды, и выси небес. В «Водоеме» высота голубого неба и светлых облаков, как и высоких зеленых деревьев, целиком упрятана в поверхности водоема, замкнута в охватывающей раме его берегов. Плотно пригнанными к холсту, почти гобеленными по звучанию пятнами цвета эта высота неотделимо слита с дремотной гладью бассейна, навсегда пленена ее недвижущимся лоном. В отблесках неба или заката мир кажется более стройным и гармоническим. Глядя прямо в глаза действительности, рискуешь заметить ее «диссонансы», которые, по собственным словам Мусатова, «непрерывно преследовали» его в жизни. Краски зари на стене старинного дома позволяли мечтать о старинных зорях, а не о тех «кровавых» и «страшных», которые, по воспоминаниям А. Белого, знаменовали в 1900 году наступление нового века и которые московская интеллигенция специально выходила смотреть на Поклонную гору.