Признак мотива приюта

Если в «Плесе» преобладающая часть пейзажа пребывала в вечерней тени, то здесь почти вся картина овеяна золотистым сиянием вечера. Тихо светятся стены церковки или рассеянные вечерние облака, как колокольная медь, золотятся оливково-теплой зеленью уже начинающие желтеть деревья. А главное - точно так, как и в «Тихой обители» и в «Золотом плесе», - светло сияет в середине картины притихшая гладь воды.

Ничем не возмущенная водная гладь - едва ли не главный предметный признак мотива приюта. Это была его в буквальном смысле паспортная примета. Значение ее в рассматриваемых пейзажах настолько устойчиво и принципиально, что, возможно, и сам мотив нам следовало бы назвать не «мотив приюта», а мотив «невозмущенной водной глади».

Правда, в «Золотой осени» 1895 года отчетливо сформулированы и другие, пожалуй, не менее устойчивые черты. Пространство воспринимаешь здесь как своеобразную чашу. Оно покоится в тихой долине между откосами берегов или отдельными куртинами деревьев. Глаз не уходит вдаль, как это было отчасти и в «Плесе», и в «Вечернем звоне», но, достигнув зеленей у деревни, возвращается к переднему плану. Долина как будто лежит у зрителя «на ладони», обозримая вся - не только в целом, но и во всех мельчайших деталях. Мы и сами - уже словно внутри этой спокойной природной обители и как бы на себе ощущаем, что неподвижность воздуха и недвижимость воды, так же как и неподвижность листвы на деревьях, созданы отгороженностью долины, куда как бы не могут ворваться ветры. И, наконец, еще одна черта - это специфическая для мотива приюта трактовка отдельного дерева. Вспомним, что знаменитые «корабельные рощи» у Шишкина самим выражением «сомкнутых множеств» деревьев олицетворяли для современного им русского зрителя близкую ему тему народного богатырства.