Карло Боссоли

Можно было бы, наверное, принять драматизированные размышления А. Ситникова по поводу судьбы Г. Лорки («Романсеро», 1980), но ведь составляющие эту композицию фигуры с той же неизменной интонацией повествования (уместно ли здесь это слово?) переносятся в полотно «Чилийская фиеста» (1981); а до того они присутствовали в автобиографическом «Сне» (1978). Хорошо ли смотрятся «тиражированные эмоции» в одном и столь разнородном ряду, в котором есть темы чрезвычайно болезненные для современности? Во многих вещах можно наблюдать, как страстное переживание действительности замещается литературной мифологизацией, творческая интерпретация события подменяется искусствоведческой ссылкой. Такого рода сюжеты рассчитаны, по утверждениям авторов, на зрителя, владеющего «заложенным в них культурным кодом». Ситуация гипотетическая, поскольку шифруется «взгляд и нечто». Но зато ощущается явный расчет на безбрежность могущих возникнуть ассоциаций, на то, что зритель будет «вычитывать» (или вычитать?) любую, по существу, идею. Открываются широчайшие возможности зрительского произвола, полярных по смыслу толкований специалистов, превращающих полотно в этакий «сонник» - и не случайно тема сна стала довольно популярной у живописцев. Особенно удручает то, что такие возможности открываются в историческом жанре. «Новейшие» полотна вполне допустимо толковать в духе подлинного историзма, точного знания о тех или иных фактах, коллизиях. Но нельзя не видеть, что эти же холсты можно толковать и как удобно, и как угодно.