Карло Боссоли

Улицы убегают в разные стороны, даже недлинный Кузнецкий мост взлетает и исчезает куда-то за горизонт, оставляя взгляд в недоумении перед центробежными потоками композиции. Рядом с нагромождениями крыш и стен пространство может вдруг открыться до пустоты, прорваться в дальние огни - как в некие головокружительные возможности. Пространство тут не заполняет паузы между предметами, а растекается бесформенным пятном. В этом мире не очень уютно. Это, пожалуй, умышленно «петербургская» Москва - и потому, как сильно облик города переведен в представление о нем, и потому, как окрашено это представление! Запутанность и сумбурность здесь - не праздничный беспорядок и не обаятельная человеческая черта. Рыхлый муравейник, готовый раствориться в ночных огнях, он тревожно нереален и при дневном свете, и даже без летающих рыб и причудливых персонажей, иногда посещающих картины Брайнина. Все это весьма отлично от традиционного типа «московского пейзажа». Город у Брайнина - это, разумеется, не четкие ритмы новостроек, но - и это важное отличие - и не милые ампирные особнячки. Лет двадцать назад делом художнической честности было отстаивать чистоту, незапятнанность мира своей живописи, не принимая всего дурного и пошлого. Можно, конечно, сожалеть о твердости позиций, но нельзя не почувствовать теперь разочарования в той, прежней, ясности. Поколебались - и у Брайнина это видно - и жизненные, и пространственные координаты. В мире, увиденном сразу с нескольких точек зрения, где черное постепенно оборачивается белым, где все, по сути дела, едино, нет однозначно хорошего и плохого, своего и чужого. За отсутствием воли в композиции, неразборчивостью пространства стоит неразборчивость изначальная: художник как будто не вправе закрывать глаза на то, что словно недостойно искусства, - на свалки машин, надписи на бетонных стенах, всякий жизненный сор.