Герта Михайловна поначалу с опаской относилась к самой идее создания портрета человека, ею глубоко почитаемого, но воочию не виденного, к необходимости исходить не из личных впечатлений, пусть даже мимолетных, а из прижизненных изображений, главным образом, фотографий. Однако удача самого первого в этом ряду - портрета Гоголя - убедила ее в возможности и такого пути в искусстве. Дальше, когда метод, казалось, был нащупан, работа могла бы идти уверенно, но обращалась к нему Герта Михайловна нечасто. Думается, именно зрительский интерес к этим портретам был для нее каким-то внутренним тормозом, ведь она понимала, что даже относительно удачное решение заранее обрекает литографию на успех, так как всегда есть множество людей, стремящихся - особенно в те закрытые годы - иметь у себя портрет, скажем, Кафки или Пастернака. Герта Михайловна более всего боялась, что восхищение личностью изображенного окажется для зрителя определяющим в оценке такого портрета, тогда как для нее самой важна была только собственная и предельно отточенная пластическая интерпретация образа, сохраняющая его безусловную узнаваемость. Даже частные неудачи (а они, конечно, не миновали ее: так, портрет Пушкина ей все же не дался, образ остался каким-то недопроявленным, не получился и портрет М. А. Булгакова) она переживала очень остро, настойчиво допрашивала о впечатлении от листа, его недостатках и пр.