Карло Боссоли

Второй (и последний, кажется) раз обратившись к античности, на этот раз - к самому главному и прославленному (наряду с  Илиадой) памятнику ее великой литературы, Шагал должен был определить свою позицию иллюстратора, ибо Одиссея дает более чем достаточный материал для самой разнообразной интерпретации ее текста - отвлеченно-возвышенного и конкретного до бытовизма, остросюжетного, жестокого, сладостно-поэтичного... Кажется, что художник инстинктивно-точно определил эту позицию в полной гармонии с давно сложившимся мировосприятием и характерной стилистикой своих творческих приемов, перекинув наивно-реалистической сказочностью иллюстраций мостик и к суровым реалиям и к идиллическим сценам гомеровского текста. Обращает на себя внимание строгая соотнесенность иллюстраций с конкретными эпизодами Одиссеи. Решения же Шагала не просто различны, но, в сущности, непредсказуемы по выраженному в них отношению к тому или иному персонажу или сцене текста. Так, некоторые листы трогательно-забавны, фигуры героев или богов почти комичны в их неуклюжести, непропорциональности, смешных жестах, тогда как следующие за ними литографии не просто серьезны, но впечатляют неожиданным лаконизмом и внутренней силой (например, Улисс и Евриклея). И все же можно утверждать, что мрачность, даже трагизм некоторых сцен у Шагала сняты или сильно облегчены (Полифем, Сизиф). В целом он воспринимает Одиссею как драматическое, но подернутое флером тысячелетий сказание о прекрасном детстве человечества. Обращает на себя внимание замечательно красивая фронтисписная литография первого тома, в которой Шагал изобразил себя пишущим на холсте скульптурный бюст Гомера. На этот раз это не двойной портрет с особым значением такого решения, как то было в Мертвых душах, а скорее свидетельство восхищения художника легендарной личностью создателя Одиссеи. Издание было отпечатано в 1974-1975 годах и стало самой монументальной книжной работой позднего Шагала.